Книга Я – дочь врага народа - Таисья Пьянкова

– Чего заледенела-то, как сосулька? – удивляется он. – Чего испугалась? Не бойся! Поженимся… Лучше иди помойся. А то заляпаешь тут… кровью.

Даже в ванной комнате Лизе не плачется – не даёт брезгливость к самой себе…

– Ну чего ты… долго так? – слышен ночной шёпот за дверью ванной комнаты!

Лиза ответить не в состоянии; Владимир не настаивает.

Когда она высвобождается из добровольного заточения, он уже спит!

Утром Лиза молчком уходит на работу.

Вечером он – добрый, ласковый! Оказывается, она для него – звёздочка ясная! Оказывается – он всё понимает, всё прощает…

Ну, спасибочки! Да вот только виноватой Лиза себя не чувствует…

Пригожие женщины часто ошибаются, полагая, что и на самом деле мир спасёт красота! Враньё, бабы! Это мнение лишь одного, хотя и умного, человека! А Господом Богом сказано, что мир спасёт любовь!

Надобно, бабы, слушаться Бога!

После нищенской свадьбы, на тринадцатый день (потому и запомнилось), Лиза является с работы домой, где видит стол в объедках, кровать с пьяным атлетом, пару занюханных мужиков на полу и перекинутую поперёк их полуголую, храпящую девицу…

Лиза – детдомовщина, привыкшая защищать своё маленькое пространство!

Первое, о чём спрашивает она у разбуженного ею теперь вроде как собственного блондина: что всё это значит?!

Он не увиливает. Через пьяную губу отвечает внятно:

– Выгнали меня!

– Откуда?

– Откуда ещё-то меня могут выгнать? Из ансам-бля…

Вот тебе и… бля!

– Твою мать! – только и успевает выразить свою ошарашенность Лиза, как тут же, от налетевшего на неё кулака, оказывается на полу. Подняться не успевает – от швырка скользит к двери… Хорошо, что та отворяется вовнутрь…

Мужики подхватываются и, пока Лизу мужнина сила тянет обратно, исчезают. Следом за ними полая дверь с визгом выпускает девицу.

А у Лизы – продолжаются скольжения…

Ударов она не чует. Зато видит белые глаза атлета; зрачки разлетелись на стороны.

«Садист!» – понимает Лиза.

На пороге появляется коммунальный дед Роман. Он говорит:

– Пошёл звонить в милицию…

И хлопает выходной дверью.

Садист махом падает перед Лизой на колени…

В голубых его глазах слёзы. Слова тенором выползают из его гортани и прилипают к душе Лизы тягучим:

– Прости, любимая! Не знаю, что со мной. Выгнали… Я ж ничего больше делать не умею… Пропаду я без тебя…

Ну и так далее – минут пять-шесть…

Его опытный глаз улавливает в лице Лизы сострадание. Он вскакивает, подхватывает её на руки, и опять… не успевает Лиза вывернуться…

«Наловчился… – думает она. – Да какой он, к чёрту, садист… Пакостник…»

А Владимир уже стоит у окна и напевает прекрасным голосом:

На трембите я сыграю, сыграю и спою —

Расскажу родному краю, как я его люблю.

Как люблю любовью сына

Всей душою Верховину,

Всей душою Верховину – красавицу мою…

Лиза в тот вечер остаётся довольная тем, что дед Роман милицию погодил вызывать…

– Сама разберись… – почти приказал он ей тем же вечером на общей кухне.

И дальше

Месяца три Владимир ищет работу. Специального образования нет. Грузчик, дворник, чистильщик вагонов, стропальщик – не царское дело! Водитель! Кто-то, когда-то, где-то немного учил его вождению. Но надо иметь права. А курсы платные…

Днями у Лизы работа: пешком до завода, туда-сюда – километра по четыре. Ночами – швейная машинка. Слава богу – руки у Лизы на месте. Никто не учил, но умеют многое. И так изо дня в день: смену отстаивай, ночами шей, мужа ублажай, курсы его оплачивай… Ни сна ни продыху… У Владимира – занятия три раза в неделю. Остальное время – заработок по случаю, который надо искать…

Но её натура не принимает отрешённости. Поэзия диктует ей и диктует:

Не усталость гнетёт, не дороги нас старят,

А порою не знаешь, зачем ты живёшь,

Оттого, что с тобою по жизни шагает,

Притворяясь родной, беспросветная ложь!

Всё, что с ложью срослось, с добротой не срастётся,

Если даже любовью добро одарит;

Всё, что ложью болит, при тебе остаётся.

И не как-нибудь так, а смертельно болит!

Отрывая её, не ругайся от боли,

Пусть виски поседеют от сдержанных слёз.

Отпусти ей грехи – все мы в жизни не боги.

Где б она прижилась, если б нас не нашлось.

В народе имеется примета: кто ест хорошо, тот и работает неплохо. С Владимиром иначе: ест – хорошо… Пением в ансамбле он зарабатывал себе на прожорство, но теперь – женины каша да макароны его не устраивают…

Сердобольный коммунальный дед Роман всё понимает – потому вздыхает, глядя на Лизу, которой стыдно признаться, что вляпалась она по самую макушку…

У Владимира каждый вечер хмельное дыхание. Дед Роман владеет тонким нюхом. Потому уходит из общей кухни, едва там появятся винные пары…

Наконец курсы водителей закончены. Теперь Владимир – за баранкой хлебовозки! Хлеб есть, денег нет. Ну что ж – с паршивой овцы хоть шерсти клок…

Однако он, видя явное отвращение к нему деда Романа, понимает, что тот разгуляться ему в квартире не сильно-то позволит. И вообще…

– Поехали к матери, – всё чаще зовёт Владимир. – У нас не деревня, а районное село! Таёжное! Ты ведь любишь тайгу? Две коровы у матери, свиньи, куры! Огород двадцать соток… Поехали. И водители там – нарасхват…

Уговорил.

Свекровь – высокая, поджарая тётка лет пятидесяти, работает наборщиком в районной типографии. Вроде причастна каким-то боком к современности, но зубы не чистит…

Для переезда приходится нанимать контейнер. Диван, стол, стулья, швейная машинка… Холодильника нет. Приёмник есть. Стеллаж разборный… Вот и всё, что видит свекровь, когда во дворе выгружается железнодорожный этот ящик. Потом она жалобилась по деревне:

– Привезла, как путёвая! Махину этакую! Думала – богатая невестка пожаловала, а у неё – одни книги! Надо ж было на них столько денег изводить!.. Володька вкалывал, а она интеллигентку из себя корчит… Разве я для неё мать! Я, видите ли, Евдокия Алексеевна! Детдом, господи прости… Чё с неё возьмёшь…